Художественно – документальный очерк о наступлении Шиткинских партизан на станцию Тайшет в ночь на 8 мая 1919 г.
Опубликовано в районной газете “Заря коммунизма” в марте-апреле 1974 г. .
Агапитов вернулся поздно ночью. Михаил не спал, все передумав в томительном ожидании.
– Промешкался я малость, на Агеевской заимке пережидал, идучи обратно – объяснил Антон Григорьевич. – Там , вишь, около Тайшетки конный патруль объявился…Поклон тебе от братьев и сродственников.
– За поклон благодарствую, про дело говорите.
– Да что про дело-то? Передал, как и следовало. Исак Карпович все как следует на бумажку записал. А чего там и как далее, про то не знаю. В Старый Акульшет твой рапорт послали. Там у них собрание всех командиров.
Под утро пошел дождь. Первый майский дождь, без грома. Идти по мокрому не хотелось, дождь располагал ко сну. И Москвитин, почти не смыкавший глаз, погрузился в безмятежный сон. Хозяева не могли добудиться его к обеденному столу. Проснулся Михаил от присутствия в доме посторонних. Прислушался. Хозяин разговаривал с кем-то вполголоса. Москвитин осторожно откинул полог, заглянул на кухню. На лавке сидел по пояс нагишом, рослый мужик лет тридцати. На смуглом теле вырисовывались строгие очертания упругих мышц. Он протирал полуразобранный револьвер, дымя большой трубкой. На верхней губе, едва прикрывая ямочку, топорщилась густая щетинка светло-русых усов.
Москвитин узнал Жичкина. По правилам конспирации им не полагалось встречаться, формально они “не знали” о роли друг друга , но не однажды сталкивались в этой избе, и особенно не таились. Конспирация у партизан была очень примитивной, военная тайно соблюдалась лишь по отношению к явным врагам, а раз свой, то от него не было никаких тайн. “Я то здесь человек легальный, – подумал Москвитин, а что заставило его заявиться средь белого дня?”.
– Здравствуй, – холодно поздоровался он, выйдя из горенки.
– Здорово, тезка ! – отозвался Жичкин.
– Как хотите, Антон, – обратился телеграфист к хозяину, – однако вам придется подбросить до Тайшета, а то, чего доброго, на дежурство опоздаю, солнце то уже на низ пошло.
– Фёкла, собери на стол, поужинам, -распорядился Антон Григорьевич. – Я покедова пойду запрягать, и не заметно подал знак Москвитину: выходи, мол, за мной.
То, что Антон сообщил ему во дворе, ошарашило. Партизаны уже в эту ночь готовятся напасть на Тайшет! Михаил задержался на заимке кстати, Исак просил предупредить брата, пусть постарается избежать дежурства в эту ночь. Бесполезное дело, подумал он. Если б удалось замениться, еще скорее себя выкажешь, беляки тоже не дураки, поймут, что к чему.
– Стало быть Жичкин все знает? – спросил он зачем-то.
– Шила, Карпеич , в мешке не утаишь. Приказ серафимовцан он должен доставить.
Когда Москвитин снова вошел в избу, Жичкин натягивал на себя просушенную синюю косоворотку. Догадавшись по изменившемуся лицу телеграфиста, что дед Антон уже все рассказал ему, он решил подбодрить союзника:
– Не робей, тезка, ничо не боися. Мы жа тута, вся Бирюса будет, в обиду своих не дадим. А от станции пыль только останется. – он прилаживал под рубахой револьвер с круто изогнутой рукояткой, заткнув его за пояс дулом вниз. – Всего дождем измочило, а на броду у Каминской горы начисто смыло меня, без малого наган не утопил.
Москвитин молча долго смотрел на лихого партизанского разведчика и связного. Наконец спросил:
-Что ж это никто из наших не догодался мне револьвер прислать. Для поддержки духа.
– Тебе нельзя, тезка, твое дело тонкое. Ты и без пушки метко стреляешь.- и Жичкин простодушно подмигнул телеграфисту.
Тщетно пытался Москвитин согнать с лица наволоку, идя домой. – с дедом Антоном он попрощался не доезжая поскотины. Вошел в дом сестры сумрачным. Даже не взглянул на висевшую на стене балалайку, за которую брался обычно прежде всего.
– Дай горячей воды, сестра, побриться надо, опять на дежурство. А вы, Яков Меркурьевич, не в ночь идете?
Эту неделю в день хожу.
Дети привыкли, что Михаил обычно забавляется с ними, и не могли понять что же произошло с дядей. Особенно была озадачено десятилетняя Анюта, для которой дядя был еще и крестным отцом. Просковья, решив объясниться с братом, поспешила отправить детвору на улицу.
– Светло еще, побегайте.
Она предложила Михаилу поесть, но он отказался.
– Не хочется что-то, в буфете поел.
– В каком буфете? Будет тебе, Миша. Не серчай и не бранись: была я на телеграфе.
Черные брови взлетели вверх. Глаза тревожно уставились на женщину.
– Зачем? Кто тебя просил…Там были военные? Комендант телеграфа? Кто тебя видел? – забросал он ее вопросами.
– Никого не было. Одни девчонки.
– Твое сердобольство боком мне может выйти, – ворошил он чубатую шевелюру черных волос.
– Невдомек мне было, дуре…А ты бы поостерегся, Мишенька. Не ровен час и на себяи на нас накличешь беду…
– Ты это ты про что?
– А про то, шурячок, – ответил за жену Яков, – про то что меня уже допытывали одново в комендатуре про Амельяна, какие сношения с им имею…
Михаил знал какие неприятности были у зятя из-за брата Емельяна Меркурьевича. Криволуцкого из Нижней Заимки , активного подпольщика и боевого партизана. Продолжая править свою золлингеновскую бритву, он произнес раздраженно:
– Ладно, хватит, Яков Меркурьевич, и без того на душе тошно.
– Вот то то что мутит, того и гляди что про тебя спрашивать начнут. Не о себе, о ребятишках душа болит, вдруг сиротами останутся…
Теперь ли вдруг Просковья обнаружила трещину на рукаве фирменной куртки Михаила, она этим воспользовалась чтобы перевести неприятный разговор в иное русло, воскликнула:
– Мишенька, да у тебя на куртке шов под мышкой разошелся, дай, пока ты обедаешь, я зашью.
Михаил приподнял правую руку, оглядел. Снимая куртку с двумя рядами блестящих медных пуговиц, произнес:
– Не к добру это.
Татарский переулок вытянулся в линию. Этой дорогой Михаил всегда ходил на работу. И часто бывало, если многочисленные его племянники оказывались на улице, то они гурьбой провожали “дядю Мишу” до “железки”, как и в этот раз.
Высокий, стройный, он шел между путями, слегка склонив в раздумьях голову на бок.
Дети видели, как где-то у закопченного кирпичного здания из которого выползали в клубах пара локомотивы, к дяде Миши подошли три чеха. Все вместе пошли дальше, дядя Миша несколько раз оглянулся, и как будто старался им что то показать, посматривал большей степени в сторону бревенчатой вышке, маячившей в конце татарского переулка, у самого леса. На вышке, дети знали, день и ночь стоит часовой. Если вездесущие дети приближались к загадочной каланче, часовой направлял на них дуло ружья и говорил: “Ту нельзя, там партизан, большовик. Пшол до дому!”.
Что испытал Михаил неожиданно встретившись в предвечерний час седьмого мая 1919 года с чехами, которые, по его соображению, которые должны были в это время находится далеко от Тайшета, у черта на куличках. Каким зверьком поселилась в его груди тревога, когда он увидел впереди на станции те самые чешские эшелоны, которые полтора суток ранее проводил он на запад. Об этом нам никто никогда не расскажет.
“Командиру Гоголевского отряда . Приказываю: немедленно сделать разведку на станцию Байроновку и узнать, сколько там войск чехов, и приготовиться к наступлению на станцию Тайшет, там войск нет. Разведка должна быть приготовлена к разбору пути, когда мы будем наступать, приказываю держать в секрете. Командующий фронтами Москвитин. 7-го мая 1919 г.”
По разработанному главным штабом плану предусматривалось круговое обложение Тайшета с последующим штурмом силами добровольцев всех отрядов общей численностью 800 бойцов, хотя в рядах партизан к тому времени насчитывалось около полутора тысяч человек. Почти половина личного состава , преимущественно мобилизованных, оставлялась для действий под командованием кадровых добровольцев на железной дороге, охраны тыла и хозяйственных работ. Допускались в наступление лишь особо благонадежные мобилизованные , по их личному желанию.
Цель и главная военная задача наступления: разгром колчаковского гарнизона , захват оружия и выведение из строя станции со всеми ее узлами и коммуникациями, чем способствовать успехам Красной армии на советском Восточном фронте. Побочная цель политического характера – навести панику в стане врага в широком масштабе, деморализовать его, а у населения, еще не включившегося в борьбу, поднять дух сопротивления колчаковскому режиму, укрепить веру в силу восставшего народа.
Бирюсинский, Конторский и Староакульшетский отряды должны были выставить по 200 бойцов, Гоголевский и Серафимовский по 100 человек.
Испытанным и отличившимся в многих боях Бирюсинскому и Конторскому отрядам под командованием Якова Москвитина и Игнатия Козлова ставилась самая трудная задача. Прежде, чем выйти к месту сосредоточения у западной окраины станции Тайшет, им предстояло форсировать речку Тайшетку, захватить водокачку на правом ее берегу, уничтожив или обезоружив и пленив небольшой ее гарнизон, и овладеть пулеметом. После этого двигаться вперед и занять исходное положение в кирпичных сараях. По общему сигналу атаки захватить депо, где также имелась пулеметное гнездо. Отсюда Бирюсинскому отряду с пулеметами идти к вокзалу на поддержку Староакульшетскому отряду, а Конторскому вывести из строя депо, организовать угон и сбрасывание под откос всего паровозного парка, в том числе и бронепоездов, если они окажутся в деповском дворе. Для выполнения этой задачи была подготовлена большая группа партизан-железнодорожников во главе с паровозными машинистами Николаем Коротковым (бывший красногвардеец, машинист бронепоезда Лазо), Эрнстом Бертиным.
Староакульшетский отряд под командованием Ивана Половинкина и его помощника Андрея Бычкова действуя на центральном направлении к вокзалу с севера, должен был одновременно захватить водонапорную башню с пулеметом, занять вокзал и атаковать воинские поезда.
Гоголевский отряд под командованием байроновцев Января Кондратьева и Егора Лобачева получил приказ выйти на северо-восточную окраину станции, захватить пулемет на Кочергиной мельнице и атаковать военный городок (воинская площадка, комендатура и склад оружия).
Серафимовскому отряду под командованием Василия Горегляда приказывалось выйти к юго-восточной окраине села Тайшет, рассредоточить весь отряд вдоль всей юной окраины, имея целью овладеть Трактовой улицей, захватить расположенные на ней и вблизи нее пулемет на Жернаковском лесозаводе, волостную земскую управу с ее тюрьмой, милицией, почту и с тыла противника поддержать огнем отряды, действующие на станции.
Руководство всей Тайшетской операцией возлагалось на командующего фронтом большевика Константина Москвитина.
Приказ к наступлению был отдан вечером 7 мая, после повторной дневной перепроверки данных разведкой которая показала, что силы Тайшетского гарнизона остаются прежними, белочехов на станции нет. Время выступления – по усмотрению командиров отрядов, с расчетом сосредоточения у исходных рубежей к часу ночи 8 мая. После установления связи с командующим (на Старобазарной площади, в месте сосредоточения головного Акульшетского отряда) ждать сигнала к атаке – красная ракета или первый выстрел на вокзале.
Казалось все предусмотрено, каждый отряд имеет свою, конкретную боевую задачу, и при точном выполнении приказа и задачи каждым отрядом общий успех наступления обеспечен.
К несчастью, все сложилось не так, как это предусматривал главный штаб , как этого хотели и были готовы выполнить командиры отрядов.
Главный штаб строил свой стратегический , тактический и оперативный планы исходя из наличия небольшого гарнизона, предполагая, , что чехов на станции нет, а русских белогвардейцев не более двухсот человек (одна железнодорожная рота, комендантская команда и земская милиция), а столкнуться пришлось с крупными , во много раз превосходящими силами противника.
Партизаны не знали, что гарнизон водокачки еще в день в день отъезда чехов пополнился вторым пулеметом. Для колчаковцев здесь было самое опасное направление и они побеспокоились . Второй пулеметный расчет и несколько стрелков притаились в густом ельнике у старой насыпи.
Едва наступавшие рванулись вперед, поднимаясь на насыпь, к мостам как по ним из ельника взахлеб ударила свинцовая струя. По редкому таканью пулемета опытные бойцы определили – бьет тяжелый пулемет “кольт”. Подпрыгнул и грохнулся на землю верзила Лукьян Гурков, упал рядом с ним второй партизан.
– Лукаху убило! – крикнул его брат Степан.
Черемшанцы подползли к своему земляку. Он был жив. Раненным оказался и тот, второй. Обоих оттащили в укрытие. Бывалый лекарь, боевой партизанский фельдшер Егор Критинин осмотрел потерпевших,, оказал им первую помощь. В Лукьяна впилось две пули.
Окажись партизаны по сторону трактового моста, как раз угодили бы под фланговый пулеметный прочес. Теперь оба пулеметных расчета вели перекрестный огонь по атакующим.
Партизанам пришлось отступать.
Укрывшись в лесу между трактом и старой насыпью, партизаны зашумели. Стали раздаваться выкрики против нерадивых командиров. Матвея Критинина попрекали за то, что не сумел наладить переправу, не выполнил задание.
– Плоты можно было связать, командёр!
– Эх, опять пулемет не добыли, – сокрушался Василий Жернов, солдат – пулеметчик империалистической войны, давно мечтавший снова прикипеть к рукояткам “максима”, чтобы косить врагов революции.
– На Каменский брод можна…-отыскался какой-то запоздалый стратег.
-Туда пять верстов, хватился !
Один смельчак “ковырнул” Москвитина:
– Ты, Яков Мироныч, не с полковничихой ли план разрабатывал? – это был намек на связь командира с известной местной красавицей, ничейной женой Василисой Пахоруковой, прозванной “Полковничихой” потому, что на счету ее сердечных дел был в свое время престарелый полковник, ради которого блудная девица перекрестила себя из Василисы в Евгению.
Да, упоенные победой над Красильниковым в апрельском бою , начальник Бирюсинского отряда и некоторые его помощники переоценили себя, самоуспокоились. Партизаны народ хваткий, пальца им в рот не клади, и в карман за словом не полезут. Досталось и Игнату Козлову. Старый вояка, сорокалетний бирюсинец Михаил Елизарович Горенский, по прозвищу “Сахалинский”, прошедший по фронтам японской и германской войн, участвовавший в штурме Зимнего, имевший много ранений и контузий, и за все это уважаемый земляками, гремел басом потрясая четырехлинейной берданой:
– Как по тракту шли, у иво шашка наголо и ливервельт в руке. А тут иво штой-то и не видать было.
За старшего брата вступился флотский Иван Козлов:
– Чего орешь, дед? Ему, что же, руками махать перед машинками?
– Все мы в ответе. А бабью болтовню прекратить! – рубанул рукой воздух Бич. – Действовать надо, а не болтать. Еще не все потеряно. Пусть далеко до верхней переправы, но – туда! -ткнул он в сторону Каменской горы наганом.
– В Тайшете стреляют! – раздался чей-то голос.
Этого можно было и не говорить. Впереди, слева отчетливо слышался сухой треск винтовок. Тут же в него ворвались гулкие удары берданок и дробовиков. Яков Москвитин схватился за голову.
– Опоздали…опоздали…подвели товарищей…
Боль поражения щемила сердце командиров, сознание того, что товарищи по борьбе, может быть, обливаются кровью, а они не в силах помочь, было мучительно.
В Бирюсу ускакал верховой, чтобы передать по телефону печальное донесение в главный штаб. Отряды отправились громить поблизости железную дорогу.
– Куда девать этих людей? Где взять для них оружие? – спрашивал в штабе начснаб Гоголевского отряда Василий Тенис, принявший в канун тайшетского наступления большое пополнение мобилизованных.
– Ломать железную дорогу можно и без оружия. Туда и пошлем, со мной пойдут. – сказал секретарь штаба Николай Шевелев. Старый солдат Аврам …от имени семи мобилизованных черенгачетцев заявил:
– Мы все фронтовики, желаем с вами идти в бой. Дайте оружие!
Гоголевский отряд выступил дружно и своевременно. Костяк его составляли сами гоголевские и квитковцы, были с ними борисовские, байроновские и новоакульшетские парни, а так же несколько человек мобилизованные с Чуны и с Муры.
Особое положение сложилось в Серафимовском отряде. В нем максимально насчитывалось 120 вооруженных , однако выставить можно было 80, если бы здесь была военно-революционная дисциплина. Но ее как раз и не было. Такую дисциплину могли установить только политически подкованные, спаянные партийным уставом и испытанные в революционных боях большевики. Большевиков в Серафимовском отряде не было. Ни одного.
Начальник отряда, 35-летний житель деревни Ингашет Василий Адамович Горегляд из переселенцев, фронтовик, демобилизовавшийся с империалистической войны в канун белочешского мятежа большевистски настроенный , был человеком суровым, грамотным. Еще в Белоруссии окончил четырехгодичную церковно-приходскую школу, имел большую семью и убогое бедняцкое хозяйство. Не оратор, и кругозор его был ограничен, но вокруг него всегда группировались соседи, которым он негромким , чуть хриплым голосом что-нибудь рассказывал, нередко о своих встречах на фронте с настоящими большевиками.
– Без Советской власти мы пропадем. – всегда говорил он.
Но был у него один недостаток, нетерпимый в военачальниках – мягкость характера. Он не мог видеть и переносить какое-нибудь насилие , и если даже вызывалось необходимостью, не любил наказывать. Он не мог строго взыскать со своих подчиненных командиров среднего и младшего звена, а те, пользуясь его мягкотелостью, не спрашивали с рядовых бойцов.
Так в отряде укоренилась атмосфера благодушия, считалось обычным и ненаказуемым , если тот или другой партизан без разрешения покидал место расположения отряда и отлучался в свою деревню за много верст на сутки, а то и на двое-трое. Явно попустительствовал такому вольному образу партизанской жизни помощник Василия Адамовича, его однофамилец Горегляд Никанор Лукьянович.
За полтора зимних месяца Серафимовский отряд провел ряд крупных диверсий на двадцативерстовом участке железной дороги от Байроновки до блок-поста Ново-Шелехово, спустив под откос не один вражеский эшелон, но не имел ни одного открытого боя с противником.
Своего полевого штаба отряд не имел. Руководящим органом, объединившим в себе военную и гражданскую власть на территории восставшей волости, был ревком, избранный населением в марте 1919 года, и громко именовавшийся “Шелеховский районный военно- революционный комитет”, в полном подчинении которого и состоял отряд и его начальник. Председателем ревкома был в то время житель участка Благодатский , недавний морской офицер, не принадлежавший ни к одной партии, Мясников Иван Ефимович, одногодок Василия Горегляда.
Получив приказ из главного штаба о наступлении на Тайшет, начальник отряда поспешил в Шелехово. “Мы долго беседовали с ним, – писал т.Мясников автору в 1961 г. – Я лично крепко предупреждал , как можно тщательнее подготовиться, держать тесную связь с другими отрядами”.
В Серафимовке начотряда застал готовых к походу партизан у школы. Тут же стояли налаженные партизанским “старостой” Андреем Ковалевым крестьянские телеги и пять оседланных лошадей у коновязи. Но наметанным взглядом Василий Адамович определил, что в сборе только половина отряда.
– Где остальные? – спросил он у Никанора.
– Кое-кто сейчас подойдет. Однако больше полсотни и не наберем.
Эта весть ошеломила. Но Василий Адамович промолчал, оглядев собравшихся. Тут были самые надежные, боевое ядро: тальцы Константин Козлов, Андрей Непомнящий, , Яков Толстихин, шелеховцы Максим Барчук, Петр Каючкин, Григорий Артюх, серафимовцы Роман Чуешов, Александр Дыдалев, Братья Степан и Григорий Козловы, братья Быковы. Ингашетцев в отряде было много , но группа в несколько человек находились на выполнении задания под Байроновкой, часть “отдыхала” по домам, а налицо оказалось не более десятки ингашетцев.
Был поздний вечер, надвигалась ночь, времени для собирания разбежавшихся не оставалось.
– Что будем делать? – бросил Горегляд в толпу.
– Наступать , Василий Абрамович! – твердо заявил отделенный Чуешов, чей громадный рост был прямо пропорционален его большой воле и природному уму.
– Пятьдесят человек – большая подмога. Поддержим наших товарищей, – произнес молодой партизан с участка Светлый Илья Грядюшко.
– Да мы и не имеем права не выполнить приказа! – начотряда и теперь говорил тихо, но в голосе чувствовалась тревога, волнение. – Оружиепроверено? Боеприпасов достаточно? Выступаем!
Перед тайшетской поскотиной встретились с человеком, который оказался связным от командующего.
– Вы опаздываете, товарищ Горегляд. Вот-вот буден дан сигнал к атаке, – сказал посланец Москвитина. – Есть изменения: милицию от вас “забирают”. Приказано все силы сосредоточить на лесозаводе, так как на станции много чехов. Штабеля леса – удобный рубеж для атаки на эшелоны с тыла.
Почта (далась им эта почта!) и волуправа (освободить арестованных, там только два охранника) оставались за серафимовцами. Туда пошли группа Каючкина и конная разведка Максима Горегляда.
Основные силы перебежками к лесозаводу повел сам начотряда. На станции уже гремели винтовочные выстрелы, глухо, как будто из под земли доносились взрывы гранат…
– Максим, пройди по ветке вперед, разведай, что там на путях! -приказал Василий Горегляд ингашетцу Кулешову когда отряд благополучно достиг лесозавода.
Поздно вечером, при подсвечиваемых слабому небесному светилу кострах, на сельской площади собрались партизаны и все – от мала до велика – жители Старого Акульшета. Одних вооруженных можно было насчитать до трех сотен,, из них своих не менее тридцати. Основную массу людей с винтовками и охотничьими ружьями составляли крестьяне, от двадцати до тридцати лет, прошедшие по полям империалистической бойни, или одетые в солдатские шинели Колчаком, такие как Степан Горенский, Семен Ковалев, Александр Поляков, Иннокентий Сватиков, Алексей Сенников и другие. Некоторые уже давно перевалили за этот возраст , обросли бородами и семьями, как, например, Андрей Горенский , воевавший еще с япошками, Кирилл Федоренко, Степан Смирнов. Но были безусые юнцы, еще не призывавшаяся холостежь, может быть, даже не изведавшая сладость девичьих губ, – Костя Горенский, Паша Сенников, Алеша Бурмакин, Никола Кричанов, Матюша Назаров.
Староакульшетцы, вместе с тайшетскими рабочими, новоакульшетцами, байроновцами и нижнезаимцами представляли боевой костяк, цементирующий весь отряд.
В отблеске костров маячили фигуры всадников – конной партизанской разведки, подготовленной и вымуштрованной самим командующим, кавалерийским унтер-офицером Костей Москвитиным и взводным кавалеристом, заларинским казаком Иваном Смолиным.
Подступы к деревни со стороны Тайшета надежно охраняются, посты усилены – мышь не проскочит. Идет собрание, на котором ведется откровенный разговор с народом. Обрисовав обстановку в Тайшете и огласив приказ, Москвитин задал вопрос:
– Или пойдем в бой, разгромим белую сволочь, или беляки вытеснят нас с занимаемых позиций , из наших сел и деревень, загонят в тайгу. Решайте!
– Одной веревочкой связаны, пятиться назад не станем! – сказал старик Иван Прохорович Ивакин.
– А вы как думаете, добровольцы? – продолжал командующий. Если кто робеет, духом и телом слаб, не неволим и попрекать не станем. Лучше остаться, чем труса праздновать. Сил у нас хватит, пять отрядов пойдет в бой.
Если бы партизаны и командующий знали, что их отряду одному придется решать исход битвы! Но голос народных мстителей был тверд и решителен.
– Все пойдем! – выкрикнуло сразу несколько голосов. Кто первый? Разве узнаешь? Может Иван Якушев, участник Иланского восстания в декабре 1918 года, а может, и Давыд Козарев, извечный батрак, или Сенька Киселев, надеявшийся в бою повидать свою молодую жонку Просковью, оставшуюся в Тайшете.
– Все пойдем!
Ружья прочищены и заряжены. В подсумках, в патронташах и в карманах запас патронов от 30 до 100, в зависимости от боевых способностей , роли и назначения каждого. Крепко поработали в эти дни и ночи оружейники и набивщики гильз в доме – мастерской Епифана Семеновича Сенникова, отличного оружейного мастера и организатора. Да и посланцы шиткинцев Иван Батанин, Анс Пукки, Филимон Кочергин, ездившие по мобилизации, привезли в канун наступления много боеприпасов с Чуны и Муры, а так же обмундирование и медикаменты.
Отправлена вперед конная разведка Ивана Смолина с кавалеристами- тайшетцами Степаном Завязкиным, Николаем Шалыгиным, Константином Шишкиным, хорошо знакомыми с местностью. Прощаются близкие с партизанами, уходящими в ночь, в логово врага.
Иван Афанасьевич и Просковья Флоровна Бычковы провожали троих сыновей – Николая, Андрея и Василия. У Егора Назарова уходило два сына – молоденький Матвей и уже женатый Александр. А сороколетний вдовец Кирилл Мартынович Федоренко, черниговский переселенец, никого не провожал, он сам шел, прощаясь с десятилетним сынишкой и маленькой дочуркой, оставшимися на попечении добрых соседей, мать детей Дарья померла совсем недавно , в первые дни восстания.
– Добровольцы, повзводно стройся! – подал команду Москвитин.
И вдруг в толпе прозвучал выстрел.
– Кто стрелял? Найти провокатора! -вскипел, расстегнувший кобуру, командующий.
Но оказалось что во всем виновата молодая жена партизана Григория Сенникова Феклинья. Обнимая мужа она задела рукоятку затвора японского карабина и оно выстрелило. Как ни просил Григорий простить его за такую оплошность, Москвитин велел ему сдать винтовку.
– Не научился ты обращаться с оружием и в бой не пойдешь! – вынес свое суровое решение командующий.
Но в наступление не взяли не только одного провинившегося. Когда командиры построили добровольцев, в строю оказалось 280 человек. Отсеивать нормально – волынка долгая, времени на это не оставалось . Поэтому просто отсекли по флангам каждого подразделения по несколько человек.
– А теперь, братцы, испробуем ракету!
Москвитин вынул из-за пояса ракетницу, переломил ее, вложил одну из двух , привезенных с германского фронта, сигнальных ракет, и выстрелил. В небо взлетел оранжевый пучок , описав дугу и, разорвав на мгновенье черное покрывало ночи, погас.
– Порядок, сработала! – удовлетворенно произнес начальник отряда.
Колонна двинулась в поход. Заплакали матери, сестры и жены, смахнули с седых усов слезу отцы и деды.
А через полчаса, как было приказано, вслед за отрядом потянулись подводы во главе с Ильей Афанасьевичем Бычковым – они предназначались для вывозки трофеев и раненных.
Рассказывают, что будто бы во время собрания от тайшетских друзей прибежала собака, в ошейнике которой было сообщение о возвращении чехов на станцию. В сутолоке сборов ее не заметили или попросту не обратили внимания и не ахти как выученное животное улеглось под штабным крыльцом, а обнаружилось это лишь на другой день.
Рослый и грузный 24-летний партизанский командарм ехал верхом в голове колонны. У дегтярных ям, в версте от тайшетской поскотины встретился долговязый Степан Завязкин на соловом коне.
– Все спокойно, путь свободен, застав нет, – доложил он.
Москвитин слез с лошади, оставил ее здесь с коноводом и пошел пеший. У ворот поскотины отряд остановился. Отсюда послали связных в другие отряды. Теперь надо было разведать обстановку за поскотиной. В отряде было человек 20 тайшетцев. Среди них отец и сын Белкины, отец и сын Сквирины, братья Иван и Станислав Губкины, Афанасий Воробьев, Владимир Соколов, Михаил Тимошечкин, рабочие-железнодорожники Николай Кузичкин, Александр Шукис, Артемий Агапитов, Никита Лапин, Александр Голдин. Их-то, отлично знавших вокруг станции каждую стежку-дорожку, каждый закоулок, двор и дом, направили веером в глубокую разведку – конных посылать было нельзя, так как Тайшет вражескими верховыми не патрулировался, появление там всадников не осталось бы незамеченным и могло сорвать внезапность нападения.
Разведчики вернулись скоро. путь к станции свободен, вокруг все тихо, сообщили они, на путях рядком стоят три эшелона, а на воинской площадке еще два.
– Что за эшелоны, русские или чехи? – спросил командующий.
– Чехи.
– Как определили?
– Часовые в обмотках…На классном вагоне трепыхается флаг, а на русских флагов не бывает. И кухня в составе есть, сразу видно – чехи.
Обстановка осложнилась. Но дело начато, не останавливаться же на полпути. Посовещавшись с командирами, Москвитин решил выходить на Старобазарную площадь.
– Крут бережок, да рыбка хороша, – произнес он. – Конная разведка остается здесь, прикроете нас на всякий случай с тыла, патрулируйте вдоль поскотины.
Пробирались на площадь мелкими группами по 15-20 человек. Залегли, дожидаясь связных. Свежо и сыро. Ночь темная, хоть и подсвечивает луна и вот-вот забрезжит рассвет – уже третий час. партизаны поеживаются.
Первым вернулся связной из Гоголевского отряда. Он доложил, что гоголевцы уже на исходном рубеже, залегли перед мельницей, ждут сигнала ракеты.
И тут со стороны Тайшетки донеслась пулеметная трескотня.
– Бирюса прорывается! – громче, чем позволяла обстановка, произнес Половинкин.
– Тише…Прорываются! Это как еще сказать, – заметил Москвитин. – Ждать нельзя!
Москвитин отдал приказ по цепочке выходит проулками к резервуару. Для встречи связников оставил здесь двух партизан. Поднял ракетницу, нажал на спуск. Но на этот раз заряд не сработал, а запасной ракеты не было.
– Черт с ней! – выругался он и побежал догонять уже вырвавшийся вперед отряд.
У огромной, сдвоенной водонапорной башни залегли лишь на секунду. Еще раз наскоро проверив знание задачи ротными и взводными командирами, начальник отряда объяснил, что его командный пункт будет здесь, у резервуара, и скомандовал:
– В атаку вперед!
Рота Лавра Криволуцкого расчленилась на два фланга, прикрывая отряд справа и слева. На правом фланге западный край эшелонов атаковал взвод Николая Лебедева, в котором были парни с переселенческих участков: зареченцы Митрофан Кочетков, Никифор Позднеев, Яков Степанченко, Федор Толкачев, Михаил Яковлев-Ласточкин, , кемченцы Тимофей Чурсин, Алесей Гаев, Федор Фиськов, Павел и Савелий Ковалевы, шегашетцы и другие.
Взвод Василия Кочергина-Тарасенкова ( его составляли преимущественно шиткинцы, бузыкановцы, пойменцы, шелаевцы, а так же чунские крестьяне, занял позиции на левом крае отряда. Часть его личного состава расположились в ограде железнодорожной школы ( ныне усадьба городского Дома культуры) , в 50-60 шагах от линии, восточнее вокзала, между ним и воинской площадкой с задачей контролировать прилегающие здания и весь левый фланг (на крайнем левом фланге общего наступления должен был действовать Гоголевский отряд). Другая часть взвода имела задачу атаковать восточный “хвост” первого эшелона.
Третий взвод из роты Криволуцкого , состоявший исключительно из нижнезаимцев, где взводным был бывший артиллерийский унтер-офицер Федор Семенович Кочергин (в партизанах – Маевский), командующий оставил в своем резерве.
В атаку в лоб – на вокзал и центр воинских составов пошла рота Андрея Бычкова, которую можно назвать ротой Бычковых, , так как старший брат Николай был в ней взводным, а младший – Василий отделенным. Все старо- новоакульшетцы, а также байроновцы входили в эту роту.
Москвитин и Маевский с группой партизан подошел к входу в башню, дернули за ручку железной двери. Дверь не поддалась, запертая изнутри. Зная, что там пулеметный расчет, стали стучать. Долго никто не отзывался. Наконец за дверью раздался голос:
– Кто, чего надо?
– Смена.
– Какая смена? Пароль?
Пароля партизаны не знали.
– Отворяй! Вы окружены, станция взята партизанами!
Будто в подтверждение этих слов на станции загремели выстрелы.
На востоке начинало отбеливать.
Группа захвата вокзала , человек в десять, во главе со взводным Владимиром Поповым, фронтовым младшим унтер-офицером , ворвалась в зал третьего класса одновременно с двух сторон: с перрона и привокзальной площади (отделяемый от этого помещения багажным отделением зал второго класса с буфетом, ночью не функционировал).
– Спокойно! Всем оставаться на местах! – приказал командир. – Стреляем без предупреждения!
На дремавших одиночных пассажиров наведены партизанские ружья. В тусклом свете керосиновой лампы партизаны не сразу рассмотрели двух , сидящих на скамье, чехов с длинными винтовками “ремингтон” (чехи получили от англичан более 100000 таких винтовок). В миг около них оказались великан Федоренко, Андрей Сенников, Антон Студенков и Саша Кирмасов. Патрульные, не успев оказать сопротивление, были обезоружены и связаны по рукам и ногам. Другие партизаны тем временем заглядывали в жандармское помещение, контору, комнату дежурного по станции.
В самом дальнем темном углу торопливо распахнулась крайняя дверь , выглянул человек в форменке, робко шагнул вперед и тут же быстро повернул обратно, , скрылся в комнате, прикрыв дверь. Это был Михаил Москвитин. Вероятно, услышав шум, и поняв, в чем дело, он вышел в надежде встретить своих бирюсинцев. Но увидев других, не знакомых ему вооруженных людей, испугался и, не зная что предпринять, вернулся в аппаратную. Морзистки тоже догадались , что происходит что-то неладное, и одна из них бросилась к телефону, чтобы поднять тревогу. Москвитин застал ее с трубкой в руке, вырвал ее, оттолкнул девчонку.
– С ума сошла, всех погубить хочешь?
Теперь слуховая трубка оказалась у него в руках. В этот момент и влетели на телеграф два партизана.
– У, гад, в штаб звонишь? Получай, сволочь! – и новоакульшетец Алексей бекарев в упор выстрелил в телеграфиста.
Михаил упал. Завизжали в страхе морзистски.
…Рота Бычкова, рассыпавшись в цепь, вышла к линии с двух сторон вокзала. Без шума перекололи часовых. Андрей первым ворвался в классный зеленый офицерский вагон, метнул гранату и выскочил. Раздался оглушительный взрыв и обломки купейных перегородок накрыли немало трупов. Навсегда отвоевались капитан Янаушек, прапорщик Бартче, надпрапорщик (чешский прапорщик) Дуглар и их коллеги.
Партизаны распахивали двери теплушек, бросали в дверные проемы и оконные люки самодельные гранаты , открывали винтовочный огонь. Чехи в панике выскакивали из вагонов в ночном белье, как приведения, их встречали партизанские пули, дробь и картечь.
– Настоящие беляки, ишь как мельтешат…
Взвод Прокопия Романовского не только гранаты, но и патроны жалел (и того и другого было не густо). Его отчаянные парни Мирон Абрамов, Володька Антоновский, Оська Бурнашов, Кузьма Молодцов (одна фамилия чего стоит) ястребами налетали на белочехов, били их прикладами, вышибая из рук оружие. Не отставали от них и старички Егор Козлов, Павел Захарев. Также отчаянно как байроновцы, действовали в этом взводе и новоакульшетцы, молодые фронтовики Матвей Романовский, Денис Готчин, Петр Иванов, Григорий Черешнев, братья Константин и Михаил Романовские. Били и приговаривали:
– Прошу пана до партизана.
– Бей их, так- перетак!
– Кто вас сюда звал?!
– Мы вам покажем Кузькину мать!
Увлекаемые примером фронтовиков, проявляли отвагу и необстрелянные юнцы Яков Иванов, Николай Рякишев, Ефим Блинов. Но были у новоакульшетцев и свои старички Матвей и Кондратий Ивановы.
Андрей Бычков не очень выделявшийся своей фигурой, появлявшийся то там, то тут, уидел, что от воинской площадки на левый фланг, где действовал полувзвод Тарасенкова, двигается небольшая цепь русских белогвардейцев, очевидно комендатская команда. Он приказал Тарасенкову повернуть своих бойцов в сторону наступающего противника, а в его сектор перебросил часть взвода Николая Бычкова. Тарасенковцы, встретив вражескую цепь дружным огнем, остановили, а затем отбросили ее и обратили в бегство. Среди нескольких убитых беляков оказался и чешский офицер, комендант станции Прагер. Но в бою погиб партизан Иван Шевнин, двадцатилетний парень с Рыбинского участка.
Чехам других эшелонов, где первый натиск партизан был оказался слабее, удалось собраться и пестрая их цепь в человек в пятьдесят, кто в одном нательном, кто в брюках или в гимнастерках , но все с винтовками наперевес, стала теснить на правом фланге взвод Лебедева. На выручку поднялся резервный взвод Маевского, впереди бежал сам командующий.
– Вперед, ура! – кричали в несколько глоток партизаны и, расстреливая интервентов на ходу, смяли их.
Вдруг где-то из под вагонов ударил первый пулемет, прошил понизу свинцовой струей атакующих.
Высокий, уже не молодой партизан, отец троих детей, старший из Романовских Михаил Анантьевич, не возрасту ловко забрался на крышу вагона , швырнул “лимонку”, и пулемет умолк. И тут же вражеская пуля из “ремингтона” сразила героя. Он упал, скатился с крыши, шмякнулся на землю.
– Мишечка! – подбежал к телу младший брат Константин, такой же великан , рыжеватый, с конопатинками на лице.
Становилось все светлее и светлее. Теперь пулемет забил где-то на воинской площадке. Ему торопливой очередью ответил второй, с Кочергиной мельницы. Бой разгорался.
Январь Кондратьев, начальник Гоголевского отряда, занял с одним взводом исходную позицию шагах в пятидесяти от паровой мельницы , а Лобачев с двумя взводами двинулся проселочной дорогой дальше. На пустыре ( вырубленной чехами чащи) свернули вправо и по Грязному ручью скрытно вышли к железной дороге, между восточным переездом и военным городком. От военного городка к переезду вела колесная дорога с небольшим деревянным мостиком через ручей. Его называли Грязным потому, что вытекающий через трубу из-под железнодорожного полотна , он служил местом свалки отбросов. Но этот водослив- овражек был удобным естественным укрытием – единственным на низкой и заболоченной вешними водами равнинной местности.
Один взвод во главе с георгиевским кавалером Василием Тенисом ротный расположился не доходя до моста, напротив продпункта (ныне усадьба НОД-1) , а другой с взводным – тоже старым солдатом – Алексеем Аблицем – по южную сторону моста, у самой насыпи так, что перед ним как раз находилась воинская площадка с хвостовым вагоном двух эшелонов.
За правый фланг Лобачев был спокоен… Тенис и его ребята – “старички” в отряде, испытанные и проверенные. Поэтому командир отряда находился со взводом Аблица, где было много новичков, как и сам взводный со своими черенгачетскими.
В опаленной, прострелянной в боях шинели, в руке винчестер , на поясе наган, Лобачев , пригибаясь, проходил по залегшей цепи, проверяя знание каждым задач и сигналов, состояние оружия, подбадривал. Ведь могли остаться , не рисковать, а сами вызвались , запросились в опасный бой. Он думал об этих , еще молодых летами, но уже измотанных войной, семейных мужиках. Любому не более двадцати пяти. У каждого, наверное, дома остались малые ребятишки.
Мысль о детях унесла его к родной семье, которая скиталась теперь по чужим углам – карательный отряд есаула Козловского еще в марте сжег в Байроновке дом партизанского командира, выгнав жену Пелагею Родионовну с двумя детьми на улицу среди зимы. Первенцу, названному в честь деда Романом, шел пятый годок, он родился в начале войны, когда Егор Лобачев уже кормил в окопах вшей. Дочурка Маняша появилась на свет тоже без него – Егор Романович водил в это время партизан таежными тропами в налеты на вражеские поезда и мелкие гарнизоны, устраивал засады на дорогах, истребляя колчаковцев и интервентов где только можно. Лишь однажды пробрался он ночью в родную деревню, чтобы повидать новорожденную.
Лежать на сырой земле неприятно и зябко, тем томительнее было ожидание боя. Вот уже погасли светлячки в порозовевшем небе, а сигнала к атаке все нет и нет. Комроты перешел ко второй цепи.
– Видишь, Василий Иванович, вон тех часовых, – показал он Тенису. – Отсюда ловчее их взять на прицел, чтобы снять по первому сигналу. Выдели четырех надежных стрелков с трехлинейками, по двое на каждого, так вернее.
– Есть! Задача ясна.
Но что это? патрульные сошлись вместе , о чем то оживленного разговаривают, показывая в сторону станции. Сразу же прозвучал залп из четырех партизанских винтовок. Две фигурки на площадке упали. Лобачев поднялся.
– За мной, в атаку, вперед!
Вслед за командиром устремились в военному городку партизанские цепи. А из вагонов уже выскакивали группы полуодетых чешских солдат, быстро рассыпались в цепь, залегли на площадке, открывали с высоты ружейный огонь по партизанам, , причем силы белых накапливались. Партизаны, пробежав двадцать или тридцать шагов, залегли и тоже открыли стрельбу по противнику. Но атаки не получилось.
– Черт возьми, – ругался Лобачев, – все испортила затея с ракетой.
А когда чехи подтащили пулемет и дали первую очередь, комроты понял, что время упущено, внезапность утеряна и бой проигран. Он дал команду отойти на исходный рубеж, где была более выгодная позиция. На оставленной позиции осталось лежать два распластанных тела. Это были чунские парни из взвода Аблица.
Позорно был провален штурм мельницы.
В напряженный момент – с минуты на минуту – ожидался сигнал к атаке – Кондратьев вдруг покинул группу захвата, оставив за себя взводного Карпо Стеценко.
– Схожу узнаю, что там – махнул рукой начотряда в сторону вокзала.
Трудно сказать , чего было больше в этом поступке: беспечности, глупости и трусости. А взводный Стецко, услышав первые выстрелы на станции, растерялся , не знал что делать. Все же пришел в себя, попробовал поднять взвод в атаку. Но поднялись только рядом лежавшие борисовцы: Павел Кальянов, Василий Лиленко, Андрей Рожков да брат Григорий. Однако тут же отпрянули назад, встреченные ружейным огнем заставы из щелей заплота и пулеметным огнем. Партизаны, чтобы хоть что-то делать брали на прицел ощерившее пулеметом окошко на втором этаже деревянной мельницы.
Появившийся, наконец, Кондратьев, вместо того чтобы исправить положение и повести людей на штурм, внес только панику.
– Надо уходить, наши, наверное , разбиты и отступают, – заикаясь и пробегая почти мимо в тыл, бросил он.
Уже второй час продолжался бой на станции. В него включился и взвод Попова, сделавший свое дело в вокзале. На перроне и путях у эшелонов валялись трупы интервентов.
Москвитин приказал Половинкину обеспечить вынос в тыл трофейного оружия, вывод раненных. Партизаны заменяли свои берданки на “ремингтоны” и австрийские винтовки.
Но сорганизовавшийся противник наседал все упорнее. Партизанам приходилось отбивать одну контратаку за другой. Если бы в тыл белым с юга ударили серафимовцы, враг не сумел бы перегруппироваться. Однако, покинутый всеми начотряда Василий Горегляд ничего не мог предпринять. Серафимовцы, практически не вступая в бой, не выполнив ни одной из своих задач, отступили без потерь, не нанеся противнику никакого урона. А неудача гоголевцев еще больше осложнила положение передового Староакульшетского отряда. Отбив атаку красных с северо-востока, белочехи получили возможность бросить дополнительные силы в центр. На помощь им пришла железнодорожная рота. Расчет партизан на ее поддержку не оправдался. Сведения Дерюшкина оказались преувеличенными. Командующий посылал его:
– Хвалился? Попробуй сейчас их сагитировать.
– Куда же я , под пули? – вся спесь с Дерюшкина слетела.
Но во взводе Попова находился бывший солдат этой роты Андрей Васильев, перешедший к партизанам в марте. Он -то и вырвался вперед и крикнул:
– Братва! Это я, Андрюха Васильев! Что же это вы в своих стреляете, а? Бейте офицерню, , переходите к нам, братва…
– По изменнику – огонь! – взревел длинный, как жердь, поручик Удалов и в упор выстрелил в бывшего своего солдата.
Андрей выронил винтовку, упал навзничь возле переводной стрелки , так и не сомкнув рта, обнажив приметный выщербленный зуб.
– Бисова душа! Да я ж его за Андрейку…- целился в офицера Кирилл Федоренко.
Но ни один он , наверное, брал на мушку золотопогонника. Поручик Удалов пережил своего мятежного солдата лишь на одну-две минуты, он тут же был убит.
Подвиг Андрея Васильева поколебал часть русских солдат , наступательный порыв их ослаб. Неизвестно чем закончилась бы попытка контакта с ними, если бы в это время не заговорил пулемет на угольной эстакаде. Он заставил партизан попятиться. Свинцовый смерч вырвал из строя сразу несколько красных борцов.
Большие потери несли подразделения , действовавшие на переднем крае битвы под руководством Андрея Бычкова.
Недолго оплакивал своего старшего брата Мишечку Костя Романовский. В жесткой схватке вражеская пуля достала и его, рыжеватенького , с конопатинками парня. Первые подпольщики и организаторы новоакульшетских партизан братья Романовские – Анантьевские первыми и сложили свои буйные головушки в открытой борьбе с врагами. Пал смертью храбрых и их однофамилец и односельчанин Матвей Романовский. Рассказывают, что прежде чем навечно умолкнуть, произнес он два слова: “Дуся…Валюша…”, назвав имена самых близких, дорогих его сердцу людей – жены и дочурки. А было герою от роду всего-то двадцать.
Взводный Прокопий Романовский потерял на боле битвы еще двоих боевых друзей – байроновского Мирона Абрамова и Иосифа Бурнашова. Оказавшись в бою отрезанными от своих товарищей, кинулся, спасаясь, на ту сторону линии Петр Иванов, но напоролся на галошинских милиционеров, с опозданием спешивших на помощь своим хозяевам, и сходу был убит.
Оборвалась жизнь отважных партизан-староакульшетцев из взвода Николая Бычкова – Никона Горенского, Ивана Башлыкова и маленького Саши Полякова, сапожных дел мастера, на удивление сельчан справивший свадьбу с дочкой богатого крестьянина Марфой Горенской.
Кто-то заметил, как со стороны комендатуры в проулок свернула группа белых со станковым пулеметом, намереваясь зайти в тыл партизан с левого фланга. Бычковы направили к ним справа отделение младшего брата с группой тарасенковцев.
…Колчаковцы, человек десять, прижимаясь к заборам, тащили “максим”.
– Кеша, – сказал Бычков Иннокентию, своему шуряку , – надо их поубивать.
– Давай, Вася.
“Распределили” белых насколько это было возможно между всеми партизанами группы.
– Огонь! – прозвучала команда.
Подрезали сразу троих. Остальные быстро сориентировались и повернули пулемет. Но что то у них не заладилось. Прозвучал второй залп. Еще двоих белых уткнули носом в землю.
– За мной! – крикнул Василий и бросился вперед с мыслью завладеть пулеметом.
Но вот , устранив, видимо, помеху, пулеметчик короткой очередью резанул по атакующим и вычеркнул из жизни одного из братьев Бычковых. Тут же упал Иннокентий. Не разлучались в бою храбрецы, и в смертный час легли рядом, Остервенели в ярости товарищи, дружно пошли в атаку и довершили дело, уничтожив весь пулеметный расчет. Гранатой был разбит пулемет. В схватке во взводе Тарасенкова был убит стойкий боец, борисовский старожил Николай Попов.
А Бычковы-старшие не имели возможности в пекле боя даже попрощаться с телом любимого , златокудрого брата, веселого гармониста. Убитые горем, стиснув зубы, они еще собранней, еще злее разили врага. Обескуражила и потрясла весть о гибели Василия Бычкова и Иннокентия Сватикова командующего. Москвитины и Бычковы состояли в отдаленном родстве, а Иннокентий доводился Константину зятем – он был женат на его сестре Соломониде Мироновне.
Гоголевцы отступали. Но пятеро черенгачетцев – Николай Ващенко, Михаил Гультяев, Марк Зарков, Митрофан Циколенко и Тит Ясинский – застряли в лощине у линии, не решались высунуться и перебежать через дорогу, так как чехи держали их под неослабевающим пулеметным огнем.
– Шляпа ты, а не взводный! – ругал Аблица Лобачев, – погибнут ребята.
Едва лобачевцы стали выбираться из овражка справа на загорье, как по ним ударила встречная пулеметная очередь с Кочергина мельницы. Одиночными перебежками благополучно добрались до островка плохо вырубленного березняка, перемахнули за ним через поскотину, и угодили на пары. Бежать было трудно, ноги вязли в грязи, , а далеко позади уже показались цепи преследующих чехов. Пулемет с мельницы стал бить по левому флангу отступающих. Тяжело раненный упал Авраам Млявый, тот, что от имени всех мобилизованных черенгачетцев заявил о их желании идти добровольно в бой.
– Братцы, не бросайте на погибель белякам, – молил он слабым голосом.
Но люди пробегали мимо.
– Прости, Авраам, – наклонился к нему взводный, – видишь, что делается. – Аблиц взял у раненного берданку и побежал дальше.
За мельницей, у проселочной дороги, соединились с отступающей группой Кондратьева. Сам начотряда бежал , как сбросивший узду конь.
– Январька! – позвал его издали Лобачев. – Ты…- он хотел что-то сказать , но голос его оборвался. Ротный как-то дернулся, выгнулся назад, , хватаясь левой рукой за поясницу, а правую, с винчестером, выкинул в сторону, будто передавая кому-то, как эстафету, и грохнулся навзничь.
Бежавший сзади Герасим Ходкевич подхватил винтовку командира, передал ее другому партизану, а сам с Тенисом и новоакульшетским пареньком Илюшкой Вяткиным под пулеметным огнем перетащил еще дышащее тело ротного к большому пню. Когда потянулись за наганом , умирающий чуть заметно мотнул головой. Партизаны все поняли и оставили оружие. Наскоро замаскировали любимого командира ветками.
– Прощай и прости, Егор Романович…
Тяжелый стук колес бронированного тарана “Орлик” въезжающего на станцию партизаны услышали сразу, как только он вышел из деповского двора. Одетый сверху до низу в броню, этот “линкор на колесах” был идеально оснащен всеми видами оружия и неуязвим. В отличие от самодельного бронированного состава “Тайшет”, партизаны и население окрестили его “черепахой”. Но и к “Орлику” спереди и сзади было добавлено по одной блиндированной рядами мешков с песком, на каждой по две пушки – целая батарея.
Выйдя на линию, броневик сразу открыл пулеметный огонь на север, не жалея служебные здания, живущих в них людей. Шарахнулся за узкий Кондукторский дом правофланговый взвод Лебедева. С башни броневика хлестал по бегущим свинцовый дождь. Первым упал кондратьевский крестьянин Каверзин…
Москвитин понимал , что противоборствовать бронированному гиганту или пытаться захватить его партизанскими силами с их примитивными средствами было бы безумством. Разве только какой-нибудь Дон Кихот мог наброситься на это чудовище.
– Что будем делать, Андрей? – спросил командующий у своего боевого помощника, которого очень ценил и с мнением которого считался.
– Мы сделали все, что могли, Костя. Дальнейший бой считаю бессмысленным, – отвечал Бычков.
– Значит, даю команду отступать?
– Нет. Уводи роту Криволуцкого , а я со своими прикрою. Я еще не свел с ними счеты. Не мешкай, Костя, тебе же под силу будет уходить вместе со всеми.- Андрей знал как тяжело дышит его боевой друг при быстрой ходьбе, а не то что на бегу.
Командарм дал команду отряду Криволуцкого к отступлению. Уже от резервуара , где только что убило нижнезаимца Трофима Андрюковича, Костя громким басом крикнул:
– Андрей, отходи немедленно. Приказываю!
– Не послушает, – произнес оказавшийся рядом с командующим шиткинец Иннокентий Мутовин и добавил, – Давай, давай, Мироныч, вишь как у тебя дух захватило. Но на этот раз Андрей подчинился. Рядом пуля сразила молоденького белобрысого паренька Яшу Иванова из Нового Акульшета, очень напоминавший Андрею брата Василия. А осмелевшие с появлением броневика чехи теснили со всех сторон, норовя окружить и взять партизан живыми.
Последними вместе с братьями Бычковы-старшими отходили самые опытные и самые смелые: Кирилл Федоренко, братья Назаровы, пожилой бездетный байроновский крестьянин Егор Николаевич Козлов и его односельчанин Павел Захаров, отчаянная холостежь Кузьма Молодцов, Николай Рякишев.
И никто из них не пробился далее резервуара. Они прикрыли своими телами других. Забаррикадировавшись грудой кирпичей, садил и садил по врагам жаканами в два ствола из двенадцатикалиберной зауэровской централки великан Федоренко, пока не упал, тяжело раненным. До последнего патрона отстреливались братья Матвей и Александр Назаровы. Настигнутый белочехами совсем еще юный, но бесстрашный Матвей отбивался прикладом, раскидывая врагов. Только выстрел в упор в голову свалил отважного юношу. Десятками жизней своих головорезов заплатили колчаковцы за жизнь партизана Егора Козлова.
Бронепоезд подошел вплотную к вокзалу. По тревожному гудку паровоза колчаковцы раздвинулись , открывая сектор обстрела “черепахи”. Зарокотали пулеметы, хлестнули свинцовым дождем по площади, по Березовому переулку. Сразу пополам перерезало тело Павла Захарова. Отступающие стали разбегаться в беспорядке в разные стороны. , ища спасение в оградах, на огородах от пулеметного огня не отстреляешься. По тем, кто рванулся к Базарной площади, ударил пулемет из окна железнодорожной школы и с крыши соседнего казенного дома. Заработал и молчавший до этого пулемет на водонапорной башне.
Николай, пригнувшись, бежал рядом с Андреем. Вдруг он почувствовал острую боль в ноге, как будто бы шершень ткнул и ужалил. Николай присел, схватился рукой за больное место. И тут же ощутил удар в плечо, в челюсть. Выплюнул с кровью два зуба. Побежал, прихрамывая и виляя, и внезапно лег. Не от боли, не от новой пули, а от тревожной мысли, недоброй догадки. Куда-то исчез Андрей! Беглым взглядом окинул лежавшие вокруг недвижимые тела, ища среди них брата. Нашел. Подполз.
– Братка, ты жив?
Андрей только шевельнул губами. Из зловещей ранки на лбу пульсировала тонкая алая струйка, заливая скуластое , заострившееся лицо, русую голову. Николай хотел взять, унести раненного, Андрей сделал жесть рукой, отстранился.
– Беги…, тяте, мамане…всем поклон, – произнес он последние предсмертные слова и потерял сознание, захрипел.
Николай подобрал винтовку брата, вынул из кармана наган.
– Прощай, братка…
Так ушел из жизни второй из Бычковых, единственный из братьев неженатый парень, хотя ему было около двадцати пяти лет. Империалистическая война, Красная гвардия. Работа в волостном Совете…Не до женитьбы было. “Когда разобьем всех врагов, тогда и свадьбы справлять будем!” – говорил он. Не дожил до свадьбы черноглазый жених, боевой партизанский командир. Отдал свою молодую жизнь за счастье людей.
Карп открыл глаза. Телеграфистки, которым партизаны, перебившие всю аппаратуру, приказали не выходить из помещения, при виде ожившего “покойника” забыли предупреждение и с визгом бросились за дверь, в страхе жались к стенке. Михаил долго не мог понять , где находится, что с ним произошло. Вокруг все гремело. Его тошнило, гудела голова, саднило грудь. Пошарив рукой, он ощутил что-то липкое, увидел на пальцах кровь. И тогда, как во сне, перед ним всплыла картина случившегося. Ему не хватало воздуха, и в проблесках сознания он пополз к окну. Достало сил подняться и слабой рукой распахнуть створки окна. Ощутил нечеловеческую боль внутри и снова погрузился в бездну…
Артиллеристы бронепоезда в этот момент навели жерло трехдюймовой пушки на отступающих по Березовому переулку партизан. Орудие ухнуло, но снаряд хотя и били беляки прямой наводкой, отклонился и угодил в угол западного крыла вокзала. Взлетели на воздух обломки здания, вспыхнуло пламя. Под развалинами пожарища догорало тело Михаила Москвитина. Осколками шрапнели ранило молодых телеграфисток Таню Лаптеву, Марию Горбач, Таню Попович.
Колчаковский сброд , не рискуя преследовать “большевиков” по пятам, боясь засад и партизанских пуль, прочесывали все входы и выходы перекрестным пулеметным огнем.
Раненный в ногу Александр Кирмасов кое-как пробрался во двор богатых крестьян Ильи и Павла Зуевых, чьи амбары на сваях выходили на Старобазарную площадь. Не родня, не сватья, не братья, а все же свои. Третий их брат Алексей, живший в Старом Акульшете, доводился свояком отцу партизана Василию Кирмасову. Зуевы, как умели, трясущимися руками, перевязали Сашке рану, напоили, сунули в за пазуху краюху хлеба.
– Лезь под амбар. Вот тебе доха, не застынешь, – и заложили лаз водопойной колодиной.
…”Господи, пронеси!” – шептал Семен Киселев. – И Просквьюшку не повидал, зазря сгину”.
Хоть и успел Сенька ожениться в свои восемнадцать лет , а еще молоко на губах не просохло. Колчак на что всю молодежь подбирал , и то до Семена дело не дошло. А за революцию пошел биться добровольно, не задумываясь. Теперь вот попробуй выберись из этого свинцового бурана. Ему оставалось только перемахнуть через забор на зады, и оказался бы в безопасности. Но с забора и сняла его вражья пуля.
Бежавший рядом с ним бывалый фронтовик Андрей Студенков видел, как ткнулся Семен лицом в лыву. Сам Антон зацепился полой николаевской шинели за заплотину, повис. Рванул за полу – и продырявленный кусок солдатского сукна остался на заборе. В глазах стояла картина смерти Семена. Свой ведь, староакульшетский. “Эх, Зайчиха, осталась ты ни девкой, ни бабой, без дитя и без мужика”, – почему-то перенесся Антом мысленно к Семеновской жинке, дочке солдатской вдовы Татьяны Зайцевой. Антон уже не видел, как рядом с Семеном оседлал заплот животом, пришитый к нему пулями, тайшетец Фан Соловьев.
Долго щадила пуля старого солдата Матвея Иванова. Хозяин одной из подпольных квартир в Новом Акульшете, Матвей Никифорович сразу в отряд не пошел – восемь ртов кормить надо. Перед малой весенней страдой задумался. Сеять на своей пашне вблизи деревни толку мало, хлеб Колчаку достанется. Да и в поле выходить рисково, броневики прочесывали из пулеметами всю местность по обе стороны железной дороги на две – три версты. Бывало и по деревне садили, грозились сжечь начисто. Собрал Матвей семейный совет. Как быть?
– К брату Сергею податься, – предложила жена Федора Григорьевна, родом Лифантьева, из Нижней заимки.
Никифор Иванович, отец Матвея поддержал сноху. На том и порешили. Ночью наладили две подводы, погрузили кой-какое добро, необходимую утварь, забрали детвору, заколотили избу. Уехали тайком всем семейством, и стар, и млад, через тайгу, в партизанскую “республику”. Определив семью и получив земельный надел, Матвей ушел в партизаны, в Староакульшетский отряд.
Отступал Матвей вместе со своим сверстником Кондратием Поповичем Ивановым, – обоим уже под сорок. Держался стариков и Денис Готчин.
– Еще маленько, дядя Матвей, дядя Кондратий, вон уже поскотину видать, – звал он их вперед.
Но Матвей выдохнул заплетающим языком:
– Ужалила меня, окаянная…, не поспею за вами…Обскажите там все как есть…
Он еще мог идти, но не бежать. Добрался до чьей-то ограды неподалеку от Кочергиной мельницы, спрятался в ворох сена под навесом, сжимая в руках дробовик, который в ближнем бою не хуже винтовки.
Чуть ли не по соседству, в другом дворе укрылся Григорий Черешнев, легко раненный в левое плечо, но обессиленный от большой потери крови.
Те, что повыносливей, выходили и с большими ранениями. Пример мужества являл взводный Владимир Попов. Раненный в голову, истекая кровью, с помутневшим сознанием, он шел напрямик, презирая смерть, находя в себе еще силы вдохновлять товарищей:
– Не паникуйте, ребята, нас маленько побили, но не уничтожили. Они еще нас боятся! А будут бояться больше!..
Потом он оказался один. Откуда только брались силы пройти истекая кровью по колено в воде Плоским логом, по вязким Медведевым полям, добраться до дегтярных ям, где он так надеялся найти подводы и не нашел. Очевидно , он брел слишком долго, и все уже ушли.
Владимир отмыл в ручье лицо, снял сапоги, выжал портянки. Подумал, что сейчас Мария, как многие жены, сестры и матери, мечется и рвет на себе волосы, считая его погибшим – ведь все, кто уцелел, давно пришли. Он представил себя, как сочувствуют ей односельцы, судача меж собой : “Пропадет Попиха вместе с мальцом…”.
Впервые задумался Владимир почему в деревне зовут его жену Попихой. В роду никаких попов как будто не было , да и церкви в деревне – тоже. И вдруг все понял: да ведь это его Поповой фамилией Марию прозвали Попихой!
– Ха-ха-ха-ха!…Попиха!…Ха-ха-ха…- громко хохотал Владимир.
Двое заблудившихся партизана выглянули из кустов.
– Да ить это Кузьмич, взводный наш, – тихо произнес один.
– Тронулся! – перекрестился другой.
– И то видать, конченный, – согласился первый.
И два здоровых вооруженных парня побежали прочь.
Первые ночные выстрелы разбудили старых и малых в большой семье вдовы Феклы Агапитовой, чей дом стоял особняком на виду, чуть наискосок от школы, образуя с усадьбой Якова Романовского короткий и узкий переулок, ведущий на Старобазарную площадь. Страх загнал всех в подполье. Только Фекла Терентьевна , прислушивалась, посматривала в окно. Догадывалась , что напали на станцию партизаны, а с ними беспременно и ее средненький, Артемий. Уже рассвело, пулеметы били по отступающим, пули проникали в дом, а старуха не покидала избы. Еще пристальнее вглядывалась в мельтешивших за окном вооруженных людей. Вот один из них упал на углу, у завозни Романовских.
– Ох, не Артемия ли убило?! – воскликнула Фекла, – Домой, должно, бег…Лука! Василий! Санька! – всех выманила из подполья.
Но пули жужжали, свистели вокруг дома, чирикали, как воробушки, – куда сунешься? Когда, наконец, все стихло, направили самую младшую – Александру. Взрослым, особенно, мужикам, и теперь нельзя появляться наружу – схватят, как партизана, не разбираясь, и тут же порешат.
Санька вернулась быстро.
– Не братка это, маманя, чужой какой-то.
– Богородица всепетая, да будет воля твоя! – перекрестилась Фекла. – Ан не чужой он, за праведное дело душу богу отдал, царствие ему небесное! И у иво есть мать скорбящая.
– А в огороде Карюху, кобылицу нашу убило, – выпалила Александра.
Мать промолчала, а старший Лука чуть не взвыл от горя – его рабочая лошадь, кормилица, уголь на эстакаду на ней возил.
…Над полем брани посыпались снежинки. Природа будто позаботилась накрыть белым саваном покойников, замести следы кровавой сечи.
Шнырявшие меж трупов колчаковцы высматривали тяжелораненых , штыками вышибали из них последнее дыхание. Наиболее “гуманные” из палачей – просто пристреливали. Шастали и по дворам, выискивая спрятавшихся. Не ушел от них и Матвей Иванов. Рассказывают, будто беляки, обыскав двор, сразу не обнаружили партизана и хотели уйти, но хозяин-кулак остановил их:
– Плохо ищите, – и кивнул на сенник.
Прикололи палачи Матвея Никифоровича.
Особенно тщательно обыскивали белочехи известные им дома партизанских семей. На Харинской ворвались в дом Потапа Фомича Белкина:
– Где есть муж?
– Как с осени на охоту уехал, так и не видела, – сказала Мария Симоновна, жена Потапа.
– А где есть сын Иван?
– У иво своя семья, не маленький, с нами не живет.
Забрали и увели Потапиху.
На Трактовой улице тоже произошло в доме Губкиных, у лесозавода. Арестовали главу семьи Иосифа Ивановича за сыновей – партизан Ивана и Станислава.
Захваченных живыми партизан белые после допроса и пыток зверски замучивали, вешали и расстреливали. Так трагически погибли староакульшетцы: народный герой Кирилл Мартьянович Федоренко, молоденькие ребята Алеша Бурмакин, Николай Кричанов, Костя Горенский; петропавловские крестьяне из взвода Тарасенкова – Андрей и Верфола Каверзины; попавшие в окружение черенгачетские партизаны из Гоголевского отряда – Николай Ващенко, Михаил Гультяев, Митрофан Цекаленко, Тит Ясинский (одному Марку Заркову удалось вырваться из вражьего кольца) . Не вернулся с поля боя и семнадцатилетний паренек Ефим Блинов, погибший при невыясненных обстоятельствах.
Белочехи, под наблюдением офицеров в гусарских куртках с серыми каракулевыми воротниками, подобрали трупы своих соотечественников, снесли их в два крытых пульмановских вагона и отправили для торжественных похорон в Иркутске.
Военные власти объявили местному населению, что каждый может беспрепятственно и безнаказанно взять тело ближнего , дабы предать земле по-христиански. Но люди знали цену этому иезуитскому заверению.
Одна старая женщина, увидев убитого сына, не выдержала, вскрикнула. Ее тут же схватили, тыкали лицом в трупы, добивались “признания”. жена партизана Нюра Соловьева нашла в Березовом переулке тело мужа Дмитрия и деверя Фана Соловьевых, но совладала с собой, только побелела, вцепилась в подружку, чтобы не упасть в обморок.
Трупы, как дрова, грузили в тачки-двуколки , служившие обычно для вывозки мусора с железнодорожный путей. использовались и крестьянские телеги. На сельском кладбище трупы сначала свалили в кучу, пока рылась огромная яма, Потом, когда траншея была готова, выпрягали лошадь у края ямы и тачку опрокидывали.
Жуткая, дешехолодящая правда истории!
Телеграфист Алексей Федорович Смирнов, придя 8 мая на дежурство, обнаружил на перроне между убитыми своего родственника Яшу Иванова со штыком в груди – так зверски прикончили янычары двадцатого века тяжелораненого , но еще живого партизана. Брат телеграфиста, ремонтный рабочий Яков Смирнов, как раз вывозил погибших. Братья сговорились выкрасть тело Иванова , перепрятать, а позже тайком вывезти и почестями похоронить в Старом Акульшете или в Шижней Заимке. Выпив для смелости “мерзавчик” водки, Алексей явился на кладбище, куда было доставлено тело партизана, и уже нес труп в кусты, как прискакал верховой чешский патруль . Смирнова арестовали.
По-христиански похоронили только останки Михаила Москвитина – как “жертву большевиков”. Яков Меркурьевич Криволуцкий откапал обуглившийся труп , в котором с трудом , больше по приметам полуистлевший одежды, Просковья Карповна опознала брата.
Кой-кому из партизан, получивших ранения средней тяжести и укрывшихся, удалось спастись.
Товарищи, видевшие куда забежал Григорий Черешнев, сумели в тот же день сообщить об этом родным в Новый Акульшет. Отец Филипп Леонтьевич быстро запряг лошадь , бросил на телегу пару мешков пшеницы и, заручившись необходимой справкой у старосты Георгия Гращенко, который сочувствовал и содействовал партизанам, поехал в Тайшет на мельницу. Смолов зерно, заехал в знакомый двор. Григория нарядили в рядки, обваляли в муке.
– Ну, Гришутка, храни тебя господь! – проводил его отец в путь-дорогу.
В таком виде и с надежной бумашкой Григорий беспрепятственно миновал белогвардейский пост, приехал домой, а в ночь вывезли его тайными тропами в отряд. зато деду Филиппу пришлось помытарствовать и хватить страху. Часовые задержали его , не поверив в версию в сбежавших коней.
– Пропуск где?
– В кожушке на телеге остался.
Водили в комендатуру, потом на мельницу, с готовкой удавкой в руках. Но мельник Иван Сидорович Кочергин все подтвердил и это спасло старика.
Сашу Кирмасова Илья Зуев вывез только на третий день в навозном коробе. Распрощались на Плоском логу, и Александр с батожком добрался до своей деревни.
– Ты будто с того света воротился, Саша…- плакала жена Мария Кузьмовна, Володьки Попова сестра, давно уже ” похоронившая ” мужа.
Ни ковшом, ни ведром не вычерпать бабьих слез. матери, жены и сестры погибших рыдали от горя, а женщины, дождавшиеся своих целыми и невредимыми, плакали от радости.
Казалось, враг одержал победу. Но это была Пиррова победа.
Интервенты и белогвардейцы понесли огромные потери. Даже по их собственному признанию, убитых, раненых и умерших было 86 человек, в том числе восемь офицеров. В действительности их было в полтора-два раза больше. Два вагона трупов, отправившихся в “Елисейские поля” с тайшетской земли – это не досужий вымысел ,это знает любой сторожил- свидетель тех дней.
Чтобы как -то оправдаться перед вышестоящим командованием за высокий урон от слабовооруженных партизан, военные власти Тайшета в донесениях и оперативных сводках в три раза преувеличивали силы наступавших красных и их потери, соответственно занижая свои. Их рапорты могли конкурировать со знаменитым “Римским огурцом с гору” из басни Крылова.
пользуясь данными тайшетского гарнизона штабы Иркутского военного округа и 1-й Чехословацкой стрелковой дивизии телеграфировали такие дутые сведения в Омск и Владивосток. В них фигурировало от 800 до 1200 “большевиков”, атаковавших Тайшет, а потери красных определялись от 100 до 180 человек, плюс 15-25 пленных, “которые после допроса повешаны”.
Более реальные цифры даются в “Сообщении информационного бюро” колчаковского управляющего Иркутской губернии, , опубликованном в газете “Наше дело” за 12 июня, когда острота событий уже притупилась. Обрушиваясь с критикой на большевиков и некоторых руководителей партизанского движения в районе Тайшета, “бюро” сообщало: “Говорят, что их тысячи, но напавших на станцию Тайшет в первых числах мая, вооруженных было только 400”.
Это уже ближе к правде, если иметь ввиду, что вышедших Тайшету партизан (точнее их было около 350). В том же сообщении подчеркивалось, что Серафимовский отряд дошел до Жоголевского лесозавода, “но в это время средний отряд, занявший вокзал, уже отбивался от чехов, помощи себе от серафимовцев не дождался”, что также соответствует истине. Если учесть, что помощь гоголевцев тоже была малосущественной, то справедливо будет сказать, что в жестокой схватке с врагом фактически участвовало 200 партизан Староакульшетского отряда.
А силы противника?
Они, по официальным данным белогвардейских источников, состояли из полтора батальона белочехов, 2-й белогвардейской железнодорожной роты, комендантской команды, милиции, артбатареи и бронепоезда – около тысячи до зубов вооруженных колчаковцев с артиллерией, броневиком и добрым десятком пулеметов против двухсот плохо вооруженных рабочих и крестьян.
При этом партизаны понесли меньше потерь, что противник. Точные цифры погибших в Тайшете борцов за народное дело мне удалось установить в результате упорного многолетнего поиска. И вот в моих руках потрясающий своим раболепством документ, обличающий пособников колчаковщины, правых эсеров из Тайшетской волостной земской управы. Эти “борцы за народоправство”, угоднически прислуживая колчаковцам и интервентам, без зазрения совести приняли на себя роль могильщиков трудового народа, красных партизан, борцов за Советскую власть. Вот их своеобразный “финансовый отчет” о расходах на “погребение” жертв революции:
“При наступлении на станцию Тайшет с 7 на 8 мая сего года было убито 69 красных. Тайшетское волостное земское управление, кроме этих, похоронило еще …10 трупов расстрелянных. Управа ходатайствует о немедленном возврате израсходованных ею на погребение убитых и расстрелянных 1515 рублей. Управа просит, кроме того, авансы на такого рода расходы, так как в настоящее время уже доставлены в ледник новые трупы – 2 убитых и 3 расстрелянных”.
Все погибшие в Тайшете герои покоятся в одной общей могиле, которая находится на территории нынешнего городского сада. Лишь тело своего командира Егора Романовича Лобачева гоголевским партизанам удалось ночью тайком вывезти и с почестями похоронить на нижнезаимском братском кладбище.
Приведем выдержку из “Сообщения военно-революционного районного штаба Шиткинского фронта” от 16 мая 1919 г. Этот редкий документ , хранящийся в государственном архиве Иркутской области, дает представление об оценке главным штабом отдельных отрядов о Тайшетской операции и отметает прочь произвольные , предвзятые суждения и кривотолки некоторых “исследователей”. В нем, в частности, говорится:
“…Бирюсинский и Конторские отряды не могли продвинуться к Тайшету в виду разлива речки Тайшетки. Нужно проходить исключительно только по тракту, но тракт простреливался с обоих стороне ружейным и пулеметным огнем. Чтобы не подвергнуться истреблению, начальники Бирюсинского и Конторского отрядов после довольно долгого сопротивления, вынуждены были отойти обратно, о чем незамедлительно донесли начальнику главного штаба…По сведениям из Тайшета противник потерял в болью человек сто, потому что убитых наклали два вагона…”.
Конечно, и в плане главного штата и в действиях командующего были какие-то изъяны, промахи и просчеты. Без выполнения первоочередной боевой задачи – захвата пулеметов – вряд ли было оправдано идти на риск – идти в наступление. Был сразу необходимый для успеха высокий темп – стремительные атаки, партизаны и в бою показывали смелость и решительность. Но внезапность позволила бы запереть запереть все двери вагонов, но этого не было сделано, что дало возможность противнику организоваться, ввести в действие пулеметы, перейти в контратаку. Согласованность действий красных вскоре была потеряна, огонь партизанских подразделений стал менее сосредоточенным. И хотя народные мстители стойко отражали первые атаки врага, под натиском их превосходящих сил и мощного пулеметного огня они были вынуждены перейти сначала к обороне, а затем и к отступлению.
И все же, если бы не подвели три отряда – Бирюсинский, Конторский и Серафимовский, операция была бы более благоприятной.
Да, это была суровая битва!
Смелые и решительные действия, личная отвага Константина Москвитина и его ближайшего фактического помощника Андрея Бычкова, самоотверженность многих командиров среднего и младшего звена, а так же рядовых партизан Староакульшетского отряда , вступившего в единоборство с сильным, многочисленным противником , заслуживает восхищения и признательности потомков, а память о павших героях навечно сохранится в памяти тайшетцев.
События на станции Тайшет вызвали большой резонанс во всей Сибири, панику в стане врага. Столь дерзкой операции красных в то время не было еще на всей сибирской магистрали. Проколчаковская газета “Свободная Сибирь” , анализируя состояние партизанского движения от Красноярска до Нижнеудинска, писала в статье “С Тайшетского фронта”: “Группа, сосредоточенная по обе стороны Тайшета, оказалась особенно активной…Их атака на Тайшет доказала, что большевики хотели создать на магистрали операционную базу, из которой могли бы начать действия весьма важного значения – борьбу за овладение частью Сибирского пути и прервания сообщения Средней Сибири с Востоком…”.
Переполох в Нижнеудинске был такой масштабов, что напуганные тайшетскими событиями буржуазия, не веря в способность белых властей защитить их, начала эвакуироваться из города. Полковник Главацкий телеграфировал из Иркутска в Омск: “11 мая в Нижнеудинске тревожно, ожидалось нападение красных (с Тайшетского и Баерского фронтов) . В городе произведены обыски. Арестованы видные большевики”.
Тайшетская наступательная операция шиткинских партизан отрезвляюще подействовала на многих солдат и офицеров чехословацких войск. Потеряв сотни своих соотечественников убитыми в бою с партизанами, видя, с какой решительностью отстаивают сибирские рабочие и крестьяне свои права, свою свободу, а солдаты все больше начинали понимать несправедливость их вмешательства в дела русской революции, проникались ненавистью к этой войне. Участились случаи протестов, дезертирства, перехода на сторону красных. 14 мая одиннадцатая рота 4-го чешского полка целиком отказалась выступать из Нижнеудинска на карательную операцию, заявив, что не желают нести полицейскую службу в России. На другой день также поступила и третья рота третьего полка, стоявшего в Разгоне, покинув шестерых офицеров ушла “с линии фронта” .
Убедившись в силе народных заступников, многие жители Тайшета и окрестных деревень целыми семьями тайком выезжали в занятые партизанами селения, а те, кто способен был держать оружие, вступали в отряды, становясь на место павших в борьбе.
Шиткинские партизаны предприняли героический поход на Тайшет в тот момент, когда войска Южной группы советского Восточного фронта под командованием Фрунзе, развивая общее наступление на Уфимском направлении, осуществила Бугурусланскую операцию и ринулась к Бугульме. Колчак бросал против наступающей Красной армии все новые и новые подразделения. Эшелон за эшелоном с войсками и военными грузами шли с востока на запад. Временным занятием Тайшета и выведением станции, сопровождающими одновременно проведенными по обе стороны крупными диверсиями на железной дороге, партизаны на несколько дней задержали продвижение этих воинских составов на запад.
И в том, что героическая Красная армия уже 13 мая выбила противника из Бугульмы, успешно завершив Бугурусланскую операцию, в этой победе была , пусть самая малая, почти мизерная частица, участия шиткинских партизан, их доля , сплоченная ценой жизни павших в борьбе.
