О памятниках и эпитафиях моего маленького провинциального городишка Тайшет

      На углу восточного крыла   здания железнодорожного вокзала ст.Тайшет в 2007 г. была помещена мемориальная доска поэту Анатолию Жигулину. Инициаторами установления мемориальной доски  были  журналисты Иркутска. Надо сказать, что им предлагалось другое место для этой мемориальной доски – здание центральной библиотеки. Но в таком случае возник бы уместный вопрос – почему надо увековечить память о Жигулине? А не о Янковском К.Д., например? Или подчеркнуть значимость для Тайшета творчества   Мустафина Я. каким-либо иным знаком? Не будем говорить о литературном таланте Жигулина А.В., но как строитель железных дорог он, как и многие заключенные,  был плох – гнал, по его же словам из «Чёрных камней», туфту на возведении насыпи будущего БАМа. Когда памятная доска Жиглину А.В. была открыта и прочитано все что на ней написано, то меня охватило разочарование. В тексте  не сказано, что Жигулин А.В. не по своей воле, не по творческому капризу поэта  участвовал в строительстве БАМа, он был заключенным особого лагеря НКВД-МВД СССР №7, больше известного тайшетцам как «Озерлаг». Этот   факт сподвинул иркутских журналистов к открытию мемориальной доски. Именно  об этом   и стоило   написать на мемориальной доске — он был заключенным.  . Слова  о каких-то особых условиях и какой-то горечи тех лет, что написаны внизу доски, совсем не понятны непосвященным людям, а таких  бывает большинство на перроне Тайшета. Не понять, почему умолчали о лагерном прошлом будущего поэта…

    О времени пребывании Анатолия Владимировича  в Озерлаге. На мемориальной доске слишком общие даты — с 1950 г. На самом деле  в Тайшет он был этапирован в сентябре 1950 г. Так и надо было писать. Такое же замечание и к конечной дате — если «по 1951 г.»  , то поэт пребывал в Озерлаге всего лишь четыре месяца, до 1951 г.  Нет, из Озерлага он был этапирован в Магадан в августе 1951 г.  То есть на Западном участке БАМа он был 12 месяцев.   Заключенный Жигулин А.   непосредственно  на строительстве железной дороги  работал совсем короткое время своего пребывания в Озерлаге.

     Конечно, работа на вспомогательных и подсобных участках тоже строительство дороги, но в таком случае не стоило конкретизировать на мемориальной доске — на строительстве железной дороги, а написать   —  работал на строительстве западного участка БАМ (Тайщет — Братск). Впрочем, это уже детали.

    Важно что к мемориальной доске редкие тайшетцы приходят почтить память поэта не по своей воле оказавшийся в Тайшете и …нашедший здесь свою любовь, крайне редко.

Жигулин А. , как и авторы эпитафии на мемориальной доске,    допустил ошибку в своей   автобиографической повести «Черные камни» . В главе «Медовый месяц в Тайшете» он пишет «…воцарился в лагере, который существовал на месте созданного в 1948 или 1949 году специального Озерного лагеря.  До этого расположенный здесь лагерь назывался Тайшетлагом, а организация, производившая работы и спаянная с лагерем, — Тайшетстроем»  

      Жигулин А. допустил  две ошибки и чтобы   понять их  приведем весь список исправительно-трудовых лагерей до образования особого лагеря №7 «Озерный»:

1. Тайшетский ИТЛ ГУЛАГ НКВД  — 25.06.1945 — 8.09.1945 г., каторжный

2. Тайшетстрой и Братский ИТЛ ГУЛЖДС — 06.1945 — 13.01. 1946 г.

3. Западное управление строительства и ИТЛ — 13.01.1947 — 21.04. 1948 г.

4. Ангарский ИТЛ ГУЛЖДС — 13.01.1948 — 1953 г.

5. Тайшетский ИТЛ ГУЛЖДС — 21.04.1948 — 29.09.1948 г.

6. Озерный , особый лагерь — 7.12.1949 г. — 1954 г.

7. Озерный ИТЛ — 1954 — 1960 г.

  Как видим, во времена Тайшетстроя никакого Тайшетлага не было. И второе, Жигулин не называет какой Тайшетлаг он имеет в виду. И это понятно, он знать не мог об  этом, и передает информацию с чужих слов, вероятно.

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ В ТАЙШЕТЕ

(Глава из книги Жигулина А. Черные камни)

Мы ехали долго и скоро.

Вдруг поезд, как вкопанный,

Стал.

Вокруг — только лес да болота.

Вот здесь будем строить канал.

(Из песни)

Эпиграф, может быть, и не самый удачный, но все-таки подходящий, ибо ехали мы действительно долго и с довольно большой скоростью.

И вдруг столыпинский наш вагон отцепили и повезли куда-то на запасные пути, на миг мелькнуло серое здание вокзала с черными буквами по белому полю: «Тайшет». Название было настолько неведомое и странное, что в первое мгновение прочиталось оно как «Ташкент». Но это был — увы! — не Ташкент.

        Вагон почти вплотную подогнали к довольно просторному дощатому загону. Возле него вагон наш, «как вкопанный, стал». Было ясно, что приехали мы уже на место. Загон был необычен своими высокими стенами. Они были высотою метра в четыре. И это была не случайность. Такая высота понадобилась для того, чтобы пассажирам транссибирских экспрессов не попадались на глаза заключенные. И знаменитая Тайшетская озерлаговская пересылка была примерно так же огорожена. Снаружи, особенно со стороны железной дороги, — высокий, гладкий сосновый забор. И вышек нет над забором. Вышки — невысокие — были расположены внутри — в углах дощатой ограды. И колючка, и пулеметы, и прожекторы — все было внутри. Что подумает проезжающий мимо в скором поезде человек? Неинтересный забор какого-то склада. Про лагерь не подумает. Насыпи там, на этом участке магистрали, возле пересылки, нет. Там скорее даже небольшая выемка. Так что даже крыши бараков проезжающий не увидит.

Когда выходили из вагонов (их оказалось два), видно было во все стороны тайга, тайга, тайга… Да. «Вокруг — только лес да болота». Все как в невесёлой песне строителей Беломорско-Балтийского канала.

    В загоне уже были женщины из первого вагона. Их было около тридцати, и у каждой на руках — грудной ребенок. Младенцы плакали на общем для всех народов младенческом языке, а женщины (совсем молодые, лет по двадцать) говорили между собою на языке певучем и красивом, и неожиданно — почти совершенно понятном. Боже мой! Да ведь они, наверное, с Западной Украины! — догадался я. Их-то за что забрали, женщин с грудными младенцами? Я подошел к ним, поздоровался и заговорил на том украинском языке, на котором говорил в детстве в Подгорном Святый боже! — как же они были обрадованы! И как мне сейчас хочется писать о них по-украински! Но ведь не принято в одном произведении смешивать два разных языка. Женщины прекрасно понимали меня, и дорого, и радостно было им, что встретился мужчина-украинец, хай не з ЗахiдноY, а з ВеликоУ УкраиYни.

       Из разговора выяснилось, что юные женщины с младенцами на руках — жены еще не сложивших оружие бандеровцев. И что приговорены они всего лишь к бессрочной ссылке в глухие районы Сибири. Но суд постановил доставить их на место ссылки под конвоем, строгим этапным порядком.

      Все они были почему-то в белых косынках.

Построили нас по пятеркам. Впереди — женщины. Шесть или семь пятерок. А в следующей за ними пятерка шел я — вторым слева. Я впервые за все свое путешествие шел без наручников. Обычно мне их надевали при любых переходах — из тюрьмы в вагон, из вагона в тюрьму или в воронок. В воронке наручников с меня не снимали… Забыли сейчас, наверное, надеть…

Пока я об этом размышлял, догремел голос, произносивший обычное, давно надоевшее:

— …из колонны не выходить! Шаг влево, шаг вправо считается побегом! Конвой применяет оружие без предупреждения! Шагом марш!

      Конвойных было шестеро. Двое шли впереди, двое по бокам, двое позади. Пятеро с автоматами. Шестой — начальник конвоя — с пистолетом и собакой.

     Вели нас пустыми, немощеными, грязными после дождя улицами. Но было тепло, и светило солнце. Городок был серый, весь деревянный. Серые от ветхости и дождей домишки и заборы. Слева виднелось что-то похожее на небольшой заводик. Пахло сухим и мокрым деревом, смолою, креозотом. Справа, не видимые нам за домами, грохотали поезда. И со всех сторон, по всему окоему, были густые зеленые, голубые и дымчатые синие дали — тайга. Тайга как бы хотела показать, как ничтожен в сравнении с нею этот (как его?) городишко Тайшет. Я чуть позднее там, на пересылке, написал стихотворение, которое начиналось строфою:

 Среди сопок Восточной Сибири,

Где жилья человечьего нет,

 Затерялся в неведомой шири

Небольшой городишко Тайшет…